бдительность охранников, Алексей внимательно осмотрел свою одиночку и особенно забранные решеткой окна, намереваясь сбежать. Но не тут-то было. Каменные стены и толстые, глубоко впаянные в бетон решетки не давали ни единого шанса на побег. Тогда Свиньин решил воспользоваться металлическим подносом, чтобы оглушить им тюремщика, а потом попытаться сбежать, но тут же вспомнил, что камеры отделены от коридора, ведущего на выход, мощными решетками.
«Да-а, – безнадежно подумал он, – здесь все сделано на совесть».
В ожидании вызова Алексей принялся перебирать в памяти причины, которые могли хотя бы косвенно привести его к провалу, но не находил. Об эпизоде, произошедшем с ним по приезде в порт, он уже почти забыл. А когда стал раскручивать тот случай подробно, то понял, что к провалу могли привести лишь его торопливость и неосмотрительность. Где-то в самых дальних закоулках памяти вдруг всплыл его ночной вояж, начавшийся у эсминца и закончившийся у трапа парохода «Андромеда».
«Ведь вполне возможно, что во время сердечного и довольно шумного прощания с морскими офицерами эсминца „Всадник“ меня мог видеть тот же матрос, которого позже я спас от побоев и которого потом видел в порту, разговаривающего с типом, больше похожим на филера, от которого я с таким трудом скрылся. Этот тип потом мог меня где-то увидеть и опознать». Единственное, что не вписывалось в эту логическую цепь рассуждений, был сам арест. Ведь его могли схватить так же, как когда-то у него на глазах схватили французского агента, в самом Стокгольме. Этого Алексей понять никак не мог и потому мучился в догадках.
Уже вечерело, когда в замочной скважине провернулся ключ и дверь с грохотом открылась. При свете тусклой лампы, висевшей под самым потолком, на пороге появился немецкий гауптман, следом за ним вошел жандармский офицер.
– Господин Картелайнен оказывал сопротивление? – спросил немец, обращаясь к жандарму.
– Нет, господин гауптман.
– Господин Картелайнен, у вас есть при себе оружие?
– Вы думаете, что я заставляю людей покупать недвижимость под дулом пистолета? – усмехнулся Алексей.
– На вашем месте я бы не стал так шутить, – недовольным тоном сказал немец. – Обыщите его, – приказал он жандарму.
Офицер нехотя подошел к Алексею и профессионально, чуть касаясь тела, провел руками вдоль туловища, вокруг пояса и по ногам.
– Все чисто, господин гауптман, – доложил он.
– Я вас больше не задерживаю, – сказал немец жандарму и, дождавшись, когда за ним закроется дверь, перевел взгляд на Алексея.
– Вы догадываетесь, почему вас арестовали?
– Нет, господин офицер, – ответил Свиньин, – но я обязан поставить вас в известность, что из-за этой неожиданной остановки у меня в Мальме срывается крупная сделка.
– Вас арестовали, как французского шпиона, – неожиданно заявил немец, – нам достоверно известно, что вы по чужому паспорту прибыли в шведскую столицу для того, чтобы наблюдать за подданными Великой Германии. Сначала у Гранд-отеля мы взяли связного, который спешил на встречу с вами, теперь взяли вас. Поверьте мне на слово, что у нас достаточно доказательств, для того, чтобы засадить вас за решетку. Votre chanson est chantee[7].
Алексей, внутренне готовый ко всему, был ошарашен и до глубины души удивлен таким заявлением, но сразу смекнул, что, пока немцы разберутся, кто он на самом деле, ему удастся выбраться из этой западни.
– Qui vivra, verrа[8], – ответил неопределенно Алексей.
– Ваш связной уже дал показания против вас, и самое меньшее, что вас ожидает, это каторга, если вы будете молчать…
– Но, господин офицер, я прекрасно знаю законы этой страны, которые, клянусь вам, никоим образом не нарушал.
– Попались, так имейте мужество признаться в шпионстве, – нетерпеливо гаркнул гауптман, явно раздраженный упорством Алексея.
– Но, прежде чем предъявлять мне обвинение в шпионстве, представьте мне хоть одно доказательство этому, – упорно защищался Алексей, вызывая у немца все большее и большее раздражение.
– Вы хотите, чтобы я раздел здесь вас догола? – угрожающе промолвил гауптман. – Имейте в виду, что шведские жандармы не будут с вами церемониться так, как я.
– Ищите, мне от вас прятать нечего, – спокойно и уверенно сказал Алексей, – в чемоданчике, как я понимаю, вы ничего не нашли…
От этих слов, немецкий офицер недовольно скривился и точно рассчитанным апперкотом снизу ударил Алексея по корпуса так, что тот еле устоял на ногах.
«Хорошо, что не по лицу», – подумал он, инстинктивно принимая боксерскую стойку, чем вызвал явное удивление противника.
– С каких это пор продавцы недвижимости обучаются боксу? – довольным голосом спросил немец, видимо, полагая, что уже этим своим замечанием раскрыл шпиона. – Я вижу перед собой настоящего профессионала. Теперь-то вы будете говорить?
– Конечно, господин офицер, – сделал покорное лицо Алексей. – В экономическом колледже нас учили еще и дальнему апперкоту. – И неожиданно нанес ответный удар. Немец зашатался, но выстоял. Вместо того чтобы продолжить поединок, он вытащил парабеллум.
– Обер-лейтенант! – крикнул немец, наведя оружие на арестованного. – Наденьте на него наручники и посадите в мой автомобиль, – приказал он жандарму, появившемуся в дверях.
– В Лонгхольм, – приказал офицер шоферу, как только Алексей в сопровождении двух унтер-офицеров, прибывших с гауптманом, устроился на заднем сиденье.
– Только не пытайтесь бежать, – предупредил немец, снимая с рук арестованного наручники, – я дал указание своим помощникам стрелять без предупреждения. И поверьте мне на слово, они не промахнутся.
Услышав слово Лонгхольм, Алексей сразу же вспомнил случай, рассказанный ему Воеводиным, которому пришлось вызволять оттуда своего агента, попавшегося на таможне с мелкой контрабандой. Главное то, что содержат там в основном воришек, мошенников и политических…
«А это значит, что и режим там не такой уж и строгий, – подумал Свиньин, – и если Бог даст немного удачи, то, может быть, я смогу оттуда сбежать…»
Часа через два машина остановилась перед массивными тюремными воротами.
– Выходите, господин Картелайнен, – приказал гауптман, – вас ждет уютная камера.
В каменном пятиэтажном здании, куда привели Алексея подручные немецкого офицера, освещен был лишь длинный и обшарпанный коридор, в который выходили зарешеченные двери многочисленных камер. Стук сапог надзирателя, идущего впереди, гулко отдавался под сводами тюрьмы, вызывая недовольные крики заключенных, явно привыкших к тишине.
– Камера номер тринадцать, – глухо промолвил надзиратель и, позвякивая тяжелой связкой ключей, начал открывать замок. Отворив скрипучую дверь, он, указывая во внутрь камеры, добавил, издевательски скривив рот: – Прошу!
Дождавшись, когда дверь захлопнется, Алексей уселся на топчан и задумался. Прекрасно понимая, что немец не отстанет от него до тех пор, пока не получит нужной информации, он решил, как и прежде, отрицать свое шпионство настолько, насколько это будет возможно. В крайнем случае признается, что и в самом деле является французским разведчиком Шарлем Перро.
«Авось за это время я найду
